Не помнил, как долетел до своего аэродрома, держал в памяти только танки. Посадил самолет, сцепив зубы, открыл фонарь кабины. Но доложить не мог — отнялась речь. Нацарапал на протянутом кем-то план-шете: «По ж. д. сев. Житомира 20 км в поле до 100 танков».
С тяжелым черепным ранением увезли Чаброва в госпиталь. Когда очнулся после операции, говорить не мог. Отвечал на вопросы в письменном виде.

Сохранилось «Свидетельство о болезни № 37», вы-данное 28 января 1944 году Михаилу Чаброву комиссией при выписке из госпиталя. В нем говорится, что ему произведена трепанация черепа, удалены осколки (как оказалось, не все). Заключение: «Может быть использован на нестроевых должностях в учреждениях внутреннего тыла страны».
Но уже в апреле, через четыре месяца после тяжелого ранения, в летной книжке Чаброва снова появились записи о выполнении боевых заданий. Врачи ошиблись?

...В доме отдыха Востряково под Москвой, где Ми-хаил Чабров поправлялся после ранения, летчиков было немало. С завистью слушал, когда обсуждали, на каких типах самолетов будут воевать, возвратившись в свои части.
Уже при выписке Михаила в Востряково поступил его однополчанин Герой Советского Союза Петр Андреевич Гнидо. И он крепко расстроился, узнав, что Чаброву не суждено вернуться в свой полк. «А сам ты как себя чувствуешь?» «Отлично! Уверен, что смогу летать. Но эти вот документы... Как покажу их кому, так...» Петр Андреевич рассмеялся: «Из более сложных положений выкручивался, а тут растерялся. Вот что... Ты эти бумажки... потеряй».
В полку поверили на слово. Некогда было рассылать запросы. Шло стремительное, жаркое наступление. Ми-